Андрей Звягинцев — о нашумевшей психологической драме «Нелюбовь», трудностях съемочного процесса и планах создать фильм про Великую Отечественную войну.
Каннский кинофестиваль 2017 года открыла «Нелюбовь» — семейная драма российского режиссера Андрея Звягинцева. История обычной московской семьи, переживающей тяжелый развод, не оставила равнодушными как поклонников, так и критиков отечественного кинематографа. Корреспондент телеканала «МИР 24» встретилась с режиссером и выяснила, как снималась нашумевшая лента. Рассказывает Андрей Звягинцев.
О смысле «Нелюбви»
Многие думают, что «Нелюбовь» — это просто фильм о разводе двух независимых и давно разлюбивших друг друга людей. Но ситуация, описываемая в моем последнем фильме, стала «возгонкой», гиперболой пограничных состояний души человека. Для меня самое важное, чтобы зритель увидел описываемый психологический портрет, возможно, признал в нем себя, и что-то с проблемой начал делать.
Трагический сюжет для того и дается человеку — не для того, чтобы дождаться «хэппиэнда» перед титрами и уйти из кинотеатра с «пустым» сердцем, а чтобы неразрешенную задачу впустить в себя, и уже дальше с ней работать.
Если говорить о самом сложном эпизоде фильма, то, конечно, это была сцена в морге, где главным героям предстоит точно понять, стал ли их сын жертвой убийства, мертв он или имеет надежду на спасение. Там было несколько планов с Марьяной Спивак (прим. исполнительница главной роли Жени), патологоанатомом, Алексеем Розиным (прим. исполнителем роли Бориса), так называемым «изделием» — муляжом человеческого тела.
Андрей Звягинцев на встрече с поклонниками после премьеры фильма «Нелюбовь».
Первый дубль мы решили снять «вхолостую», условились сделать примерный план того, как будем снимать. Я попросил патологоанатома не открывать муляж до съемки, потом сказал Марьяне, чтобы она не «включалась» в действие, сдерживала эмоции перед следующим — главным планом. Но больше дублей, кроме этого пробного, мы не снимали. Когда актеры увидели то, что было сделано по образу и подобию погибшего человека, они отработали самую сложную психологическую сцену с первого раза. Повторять было бессмысленно: я пошел к монитору, дважды или трижды пересмотрел запись, и понял, что сцена готова.
Одна из зрительниц меня недавно спросила: «Слушайте, вы прекрасно закончили картину сильной сценой в морге. Это была бы точка, потом финальные титры, зачем вам после этого понадобилось показывать руины их квартиры, бесконечную политику по телевизору?». Но ведь единственный момент, когда мы не слышим политических монологов и остаемся наедине с мыслями героини — это когда Марьяна выходит на балкон на беговую дорожку.
Именно для того и нужен такой финал: чтобы подчеркнуть, что даже имея шанс заглянуть внутрь себя, увидеть полное свое фиаско (а сцена в морге — это раскаяние и полное признание своего поражения), человек должен, имеет возможность как-то измениться. Но мы видим героев в тех же самых состояниях, что и вначале — они не выросли. Это очень печально наблюдать, это отнимает у зрителя надежду, но это часть нашей повседневной правды.
Когда мы снимали «Левиафана» в селе Териберка, я познакомился с одним человеком на съемочной площадке, водителем. Буквально на днях он прислал мне смску с таким текстом: «Андрей Петрович, был на премьере «Нелюбви». Вышел из кинотеатра — первым делом набрал номер сына. Было уже за полночь, и он, конечно, не ответил мне. Утром сын перезвонил, разговаривали недолго, но я вслушивался в каждое его слово, пытаясь по ноткам понять, правильно ли я все делаю. Достаточно ли ему моей любви и веры в него?». Вот это и есть финал фильма. Он не перед титрами, а после, когда ты приходишь домой и звонишь сыну, дочери, мужу или отцу.
Вот такой финал и есть то главное, что я хотел сказать «Нелюбовью». Фильм — это просто повод помыслить, это пища для размышлений о том, как мы живем и как мы устраиваем атмосферу внутри нашей семьи. Кстати, многие находят у фильма параллели с «Сценами из супружеской жизни» Ингмара Бергмана, хотя там конец очень светлый и счастливый, герои вместе проходят через кризис, оставаясь в семейных узах, и в финале они сходятся уже как любовники, им возвращается чувство уже обновленное.
Против счастливого сюжета у меня есть «железобетонное» оправдание — впечатление, которое оказывает на нас трагедия. Вспомните шекспировского «Гамлета» — там на сцене за раз оказывается семь жертв. Поэтому и в «Левиафане», и в «Нелюбви» у меня трагический финал: я боюсь, что без трагедии не будет сказано самого важного.
О съемках
Самый большой стресс, который испытывает режиссер за время работы над фильмом — это первый съемочный день. В этот момент есть полное ощущение, что ты не умеешь снимать, не знаешь, как подступиться к делу, поэтому уже после «Возвращения» (прим. одна из первых лент Андрея Звягинцева 2003 года) в первый день я принял за правило снимать что-то очень понятное, два-три плана максимум, самых простых.
Например, когда мы начали работать над «Нелюбовью», в первый день мы сняли всего лишь сцену — ту, когда Женя возвращается домой после ночи. На целый рабочий день у нас было четыре плана: вот она вошла и бросила ключи, повесила пальто, разделась, легла в кровать, достала телефон — крупный план ее лица.
Во сколько бы ни начался первый рабочий день, в шесть утра или в восемь, кинохлопушка хлопает первый дубль только спустя шесть-восемь часов (только не рассказывайте об этом продюсеру!), и каждый раз мы откладываем и откладываем этот момент старта. Потому что жутко страшно.
В обычное время я очень поздно ложусь и сплю долго, даже стыдно сказать, во сколько просыпаюсь (смеется). Но когда подходит съемочный период, все меняется. В два часа ночи, отсмотрев материал предыдущего дня, можешь лечь, в половину четвертого проснуться, в пять выйти из дома, а в шесть уже быть на площадке, потому что в шесть десять взойдет солнце, и ты должен его поймать. И весь день бегаешь, прыгаешь, носишься по площадке. Вообще съемки — это очень интенсивная работа. Мне друзья даже как-то сказали: «Давай, снимай кино, тебе надо похудеть и немножко подсушиться». Кино держит в тонусе.
О личном
«Нелюбовь» признали на Каннском кинофестивале, но после нее я вот что заметил. Обычный фильм длится два часа, зритель посмотрел его, выбросил попкорн, ушел из зала, а ты остаешься с ощущением полной пустоты, потому что там, на экране, у тебя осталась огромная часть жизни. Потихоньку с этим смиряешься, понимаешь: «А как оно еще может быть?».
У меня есть большая любовь к зрителю, и это любовь требовательная. Разговаривать с инфантильным зрителем, которому нужны ответы на все вопросы уже на экране, мне самому не интересно. Я не хочу быть проповедником, читать морали, указывать на пороки, потому что все, что я описываю, касается в том числе и меня.
В «Нелюбви» мы говорим в том числе о ребенке из фактически неполной семьи. На своем пути я сам, конечно, прошел через нелюбовь. Нельзя, не пережив что-то в жизни, рассказывать об этом в кино — получится максимум какое-то умозаключение, а не сюжет. Я сам — плод неполной семьи. Отец ушел, когда мне было года четыре, и я его совсем не знал. Он появлялся в моей жизни тенью, когда мне исполнилось 18, и я даже не искал встречи с ним, потому что просто это отпустил, никакой боли не было. Боль была, когда он забрал телевизор! (смеется) Зато полной чашей мне была отмерена любовь мамы — она жертвенно отдала всю себя и всю любовь мне, это я понимаю только сейчас.
Помню, как однажды перед моим совершеннолетием отец проездом был в Новосибирске, где жили мы с мамой в то время. Я учился в театральном училище на втором курсе, был абсолютно на своем месте, влюблен в то, чем занимался, и не представлял себе никакой другой жизни. Когда он приехал, я еще спал после ночной репетиции — мы сутками пропадали в театре, и вот слышу, они с мамой сидят за столом на кухне. Отец спрашивает: «Ну что там Андрей, чем занимается?», а мама отвечает: «Поступил в театральный».
В ответ он сжал кулак, хлопнул со всей силы по столу и закричал: «Какой еще театр, театр — это не занятие для мужчины!». Хорошо, что этот момент я проспал. Потом я несколько лет спустя виделся с отцом, он задавал какие-то нелепые вопросы, и я все вспоминал фразу Шиллера из «Разбойников»: «Не кровь и плоть делают нас отцами».
О планах на будущее
Смог бы ли я когда-то снять комедию о русской жизни? Дело в том, что история приходит к тебе сама, а не ты ее выбираешь. И подходишь к этому не так: «Ой, а вот не заняться ли мне комедией, исследованием того или иного феномена..?». Нет. Ты просто живешь, работаешь, спишь, ешь и параллельно, например, пять лет — как было с «Нелюбовью» — носишь в себе этот сюжет.
События «Левиафана» сложились у меня в сюжет в 2008 году, и только в 2012-м мы начали снимать — на обдумывание, выстраивание, осознание всего ушло четыре года. Кстати, на его съемках у нас был совершенно ничтожный бюджет — 1000 долларов в день (тогда нам казалось, что это баснословные деньги, а этого хватало только на питание и проживание группы), и работали всего лишь 40 человек экспедиции в четырех точках Финского залива и вдоль Ладоги.
За все время съемок «Левиафана» мы не могли позволить себе ни одного выходного. Снимали каждый день по 14 часов — благо, это позволяли делать белые ночи, когда до 11 вечера было светло. И сейчас, оглядываясь назад, я четко понимаю, что, когда ты молодой, ты должен работать от всего сердца, не покладая рук, ложиться костьми, но делать так, как ты задумал. Это правило выживания: когда ты молодой, за свое дело ты должен отдавать всю кровь.
Сейчас я очень жду возможности реализовать три сценария, один из которых появился у меня еще в 2004 году, сразу после «Возвращения», другой в 2008 году — после «Изгнания». Третьим я грезил еще с девяносто третьего года.
Все три сюжета очень высокобюджетные, потому что в них приводится исторический контекст. Например, сюжет из Древней Греции: 400-й год до нашей эры, жертвоприношение стада быков, так называемая гекатомба — церемония, где сто жрецов одномоментно убивают сотню животных. Впервые я прочитал об этом обычае в девяностых, и с тех пор мечтал увидеть его на экране, хотя тогда еще и не представлял, что стану режиссером. Возможно, если все получится снять, этот фильм будет ориентирован на иностранного зрителя — на английском языке.
Вторая история рассказывает о событиях Киевской Руси: 1015-й год, буквально, первые годы христианства на Руси, дружина Бориса и Глеба. И, наконец, я мечтаю снять историю о Великой Отечественной войне, она должна состоять из новелл, чем она и сложна.
Продюсеры неохотно идут на съемку подобной формы (полный метр и три независимых друг от друга истории). Все это я задумывал в разное время, но пока не было возможности реализовать — это требует больших вложений. А поскольку я снимаю не развлекательное кино, эти деньги будет непросто вернуть. Не знаю, что в результате у меня будет следующим — это покажет время.
Записала Надя Сережкина
Подробнее в
сюжете Новости кино
В кинотеатрах Москвы бесплатно покажут фильмы с Баталовым
Дорогой наш человек: ушел Алексей Баталов
Источник:
Отправить ответ
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.